«Соседи спрашивали, кто это. Я прямо отвечала: мы взяли мальчика. Чего тут стыдиться?» Три откровенные истории усыновления

В Беларуси шесть с половиной тысяч семей, которые усыновили детей. Многие из них до сих пор живут «двойной» жизнью, полагая, что скрывать тайну ото всех, в том числе и от самого ребенка, - это правильно. Однако в западных странах культура иная: детей все чаще принимают в семьи открыто. Неудивительно, что усыновители в Беларуси вынуждены быть осторожными: отношение общества к ним полно крайностей. Либо «о ужас, корыстные создания, взяли малышей ради льготного кредита», либо «о, эти святые герои с нимбом над головой, усыновили несчастных сироток». На самом же деле они ни то, ни другое. Onliner.by встретился с тремя семьями, чтобы прикоснуться к реальной жизни усыновителей и детей, которые стали друг другу родными.

«Когда нам впервые принесли Егора, няня сказала: „Смотри, это твои родители“»

Первый раз Олеся стала мамой почти десять лет назад. Данила был долгожданным мальчиком. А в 2014 году в семье появился еще один сын - Егор (имя изменено по просьбе героини). Годовалого малыша Олеся с мужем, Олегом, взяли из Дома ребенка. Почему они сделали это? Односложным ответом не обойтись.

- У меня было огромное желание еще раз стать мамой. Оно захватило меня полностью, все остальное ушло на второй план. Ты работаешь на кого-то, зарабатываешь деньги и тратишь их, день за днем одно и то же. А для чего все это? Для кого ты живешь? Вот какие вопросы задавала я себе, - искренне признается Олеся. - В какой-то момент пришло осознание, что есть дети, которые больше всего на свете нуждаются в родителях. Я безумно хочу стать мамой, а они с такой же силой хотят попасть в семью. Так что же мне мешает?

Мы с мужем обсудили мое желание усыновить ребенка и на некоторое время закрыли тему. Несколько месяцев каждый варился в своих мыслях. Я не хотела, чтобы он делал это ради меня или под давлением. Это должно быть обоюдное желание, потому что заставлять кого-либо в таких вопросах неправильно. Желание должно идти от сердца, иначе успеха не будет.

Я потихоньку почитывала форумы приемных родителей, усыновителей. Становилось понятно, куда нужно идти, какие документы собирать. Очень помогли видеоуроки для усыновителей, которые записывает ведущий программы «Пока все дома» Тимур Кизяков. Он приглашал специалистов, и они отвечали на самые тревожные вопросы: что понимать под диагнозами, которые вы читаете в медкарте ребенка; как реагировать, если приемный ребенок ворует, и так далее. Мои страхи развеивались. В конце концов, и родные дети порой воруют, болеют и все такое.

- А чего вы боялись больше всего?

- На самом деле меня тяжело напугать (смеется. - Прим. Onliner.by). Но если честно, я боялась, что не справлюсь. Мы же в ответе за тех, кого приручили. Когда ты решаешь рожать своего ребенка, то осознанно идешь на зачатие. С Данилой я все планировала, готовилась к беременности, правильно питалась, соблюдала режим. Здесь же тебе дается ребенок с особенностями. Кусок жизни у него уже пройден - и пройден не самым счастливым образом. Как обойтись с этим? Я ведь хочу, чтобы он рос здоровым, развитым, счастливым мальчиком. Меня страшили последствия: что ждет нас годы спустя? Но это, в конце концов, пугает всех родителей. У любой мамы бывает такой день, когда она думает: «Боже мой, все плохо! Ничего не получилось! Я его растила-растила, а он на меня накричал и дверь захлопнул!» С приемными детьми так же.

Честно признавшись в своих страхах и выяснив, что бояться - это нормально, Олеся и Олег стали собирать документы. Желание родителей взять в семью ребенка - это прекрасно, но подходят ли они для этой роли? За один месяц государство должно проверить материальную и моральную готовность потенциальных кандидатов. Есть ли у них жилье? Зарплата нормальная? Здоровье крепкое? И наконец, пожарный извещатель имеется? Затем обязательные психологические курсы - их проводит как Национальный центр усыновления , так и социально-педагогические центры по всей стране.

- Хотя и нужна большая стопка документов, на самом деле все эти критерии легко выполнимы, если речь идет о нормальной, благополучной семье. А психологические курсы в Национальном центре усыновления - вообще отличная вещь, они по-настоящему помогают. Нам очень повезло со специалистом, который их проводил. Сначала я не понимала, зачем нам рассказывают такие жесткие вещи о жизни детей в детдомах. К чему эти фильмы и книги, которые описывают психологический портрет сирот без прикрас? Нам не говорили: «Все будет хорошо, вы справитесь», - а показывали сложные ситуации. Во время обучения я читала книгу о девочке, которая подвергалась насилию, а потом ее удочерили. Волосы на голове начинали шевелиться… Со временем мне стало понятно: справимся, мы ведь взрослые. В конце концов, кто, если не мы? Сейчас я считаю, что курсы проводились правильно. Нам говорили честные вещи, а не формальное «Все будет хорошо», - объясняет Олеся. - С другой стороны, я не хотела бы демонизировать детей из детдомов. Рогов и хвоста у них нет - люди как люди. Допустим, в нашей семье один ребенок биологический, а второй - усыновленный. Давайте возьмем наш школьный класс. Есть дети, которые живут с отчимом или мачехой. Кого-то воспитывают бабушки. Есть ребята из неполных семей. Некоторые имеют родственников с особенностями. Я не думаю, что у них жизнь намного легче, чем у нашей семьи. И если снять корону, сойти с пьедестала, то становится понятно: у каждого свои проблемы, идеальных семей нет. Не нужно тыкать в людей палочкой. Попробуйте быть добрее друг к другу.

Да, в нашей стране сиротство по большей части социальное. Редко встретишь в детдоме ребенка, который оказался там потому, что родители умерли. Скорее всего, они попали в беду. Многие люди считают, что с ними такого не произойдет. Но ведь каждый может оказаться на этом месте. До него буквально пару шагов.

Вопрос, который часто задают приемным родителям, - «Как вы выбрали ребенка?». Почему-то все ждут ответа про любовь с первого взгляда, а ведь даже мужа и жену мы за одну встречу не выбираем, что уж говорить о детях. Кандидатам на усыновление, то есть тем, кто собрал все документы и прошел отбор, дается возможность встретиться с несколькими детьми. Вот и прими решение всей жизни, когда нельзя надеяться ни на «звонок другу», ни на «помощь зала». А тут еще диагнозы разной степени тяжести - они есть практически у всех детдомовских ребят… Точного ответа, как выбирать ребенка, нет. Каждая семья делает это по-своему.

- Когда нам впервые принесли Егора, ему был год. Няня, которая держала его на руках, открыла дверь и сказала: «Егор, смотри, это твои родители». У меня холодок пробежал по спине. Мы же тогда еще были просто тетя с дядей, могли развернуться и уехать, а тут ребенку сразу говорят: твои родители. Дальше начались душевные муки: это он или нет? Может, где-то еще ждет наш малыш?.. В итоге оказалось, что прозорливая няня была права. Через месяц мы забрали Егора домой.

Наше привыкание друг к другу происходило плавно и медленно, не по щелчку пальцев. Егору, наверное, пришлось сложнее: у него же вообще не было опыта жизни в семье, представления о том, что рядом постоянно могут находиться двое небезразличных взрослых. Потихонечку мы отогревали ребенка. Я знала, что ему нужно пройти все стадии нормального развития, как если бы мы только что забрали малыша из роддома. Мы показывали, что на любое его проявление есть реакция, учили сына выражать эмоции и просить о помощи. Я осознанно качала годовалого Егора на руках все время, чтобы восполнить дефицит телесного контакта. И потихонечку он прожил «младенческий период». Отказался от укачивания перед сном, начал выражать привязанность. У него появился новый опыт: «Если мне будет плохо, родители придут».

Олеся и ее муж - одни из немногих родителей, которые считают правильным открытое усыновление: никаких тайн и сказок. Полгода проходить с подушкой под майкой, изображая беременность, - это не их история.

- Наше окружение реагировало на внезапное появление ребенка по-разному. Соседи могли спросить: «А кто это?» Я отвечала прямо: «Мы усыновили мальчика». Конечно, это не самый приятный разговор. Бывает, люди начинают дико стесняться, опускают глаза в пол, извиняются, когда слышат об усыновлении. Хотя чего тут стесняться? Это факт нашей жизни. Мы счастливы, у нас все хорошо - зачем вы извиняетесь? От друзей я не скрываю: да, наш мальчик усыновленный, это не тайна. С родителями нам повезло: они приняли Егора и очень его любят. Хотя я знаю другие истории усыновителей, когда бабушки-дедушки принимали детей в штыки.

Часто спрашивают: «А как же гены, ты не боишься?» Слушайте, давайте каждый возьмет и проанализирует историю своей семьи. Что, у всех бабушки-дедушки-тети-дяди голубых кровей? И не пил прямо никто?

Моя позиция такова: нужно честно говорить об усыновлении и ребенку, и окружающим. Зачем врать? Ложь означает, что ты стыдишься, что-то скрываешь. А чего тут стыдиться? К тому же ребенок и так знает все, что он пережил. Даже если не осознает, не помнит деталей, в душе он чувствует, что с ним произошло. Да, это нечто сокровенное, а многим не хватает учтивости. Воспитатели в детских садиках и учителя в школах вешают на усыновленных детей ярлыки. К сожалению, в нашей стране подобное существует.

Но все эти сложности - такой маленький процент по сравнению с радостью, которую ты получаешь! Чувствовать, что ты мама, наблюдать, как ребенок растет, слушать его шуточки, смотреть, как два сына ругаются и мирятся между собой, - это и есть счастье.

В 2015 году Олеся с мужем оказались в числе активных участников первого в Беларуси фестиваля семей усыновителей. В этом году они собираются повторить этот важный опыт.

«Никакой это не подвиг, а простая человеческая потребность - давать свою любовь»

Наталья и Дмитрий придерживаются более традиционных взглядов. 50-летние супруги уважают «тайну усыновления», стараясь не афишировать перед посторонними, что появившаяся в семье девочка - это не их биологический ребенок. Корреспонденты Onliner.by с пониманием отнеслись к просьбе героев не снимать лица на камеру.

- Мы не храним тайну, это невозможно. Нашей Анечке было почти 6 лет, когда ее удочерили, поэтому знают не только родственники и близкие друзья, но и соседи, коллеги, знакомые. Такое не утаишь. Мы просто не афишируем это. Если посчитаем нужным рассказать кому-то из новых знакомых, мы это сделаем.

Спустя полгода мы отвели Анютку в танцевальную студию. Недавно педагог мне сказала: «Ваш ребенок хуже всех». Что же мне, говорить: «Ой, это удочеренный ребенок, он не наша кровиночка»? И тогда нас пожалеют и посочувствуют? Я сказала педагогу: «Спасибо. Мы будем работать и стараться». Хотя одна из знакомых усыновительниц говорила по этому поводу так: «Пусть знают. Если что не так - мы ж ни при чем, не виноваты. Это гены». Удочерив девочку, мы осознанно взяли на себя ответственность и за нее, и за ее гены тоже, - говорит Наталья.

На фестивале усыновителей в 2016 году

- В браке мы уже 26 лет. С детьми у нас не сложилось. А я всегда очень хотел ребенка, почему-то именно девочку. Это была моя мечта. Столько лет не получалось, и вот наконец «Снегурочку состругали», - смеется Дмитрий. - Я очень доволен. Даже чувствую иногда, что излишне балую дочку, но ничего не могу с собой поделать.

- В течение долгого времени у нас не возникало мыслей об усыновлении, более того, своей маме, которая просила, чтобы мы взяли ребенка из детского дома, я говорила, что этого не будет никогда. Впервые мы с мужем заговорили об усыновлении после того, как в Гродно удочерили ребенка наши знакомые, причем люди нашего возраста. Это стало толчком. В итоге мы пришли к непоколебимому решению: да, мы хотим усыновить ребенка. И надо сказать, что биологические родители нашей девочки тоже возрастные, - добавляет Наталья.

- Первый раз мы встретились с Анечкой в детском доме. Она выбежала на улицу и сразу пошла за нами. А на прощание спросила у меня: «Ты еще придешь?» Я стояла и не знала, что ответить… Мы уезжали на неделю, а как только вернулись в Минск, сразу поехали в детский дом оформлять патронаж. Анечка увидела нас, побежала навстречу, расставив руки. В первый же день мы отправились покупать ей новые платьица, и она, стоя в очереди, спросила меня: «Мамочка, а где наш папа?» Вот так, мы были не «тетей» и «дядей», а сразу стали «мамой» и «папой». Наверное, она поняла, что нет у нас лишнего времени, мы готовы быть родителями уже давно. В тот день дочка не могла заснуть до глубокой ночи, малышку мучил тот же вопрос, который вы сейчас задаете мне: почему мы выбрали именно ее? Я объяснила Анечке: «Мы хотим быть твоими новыми родителями, заботиться о тебе, чтобы ты жила в семье и у тебя были мама и папа. Мы очень долго искали свою доченьку и рады, что ты нашлась». Документы в суд на удочерение мы отнесли через неделю, - вспоминает Наталья.

Аня удивительным образом похожа на Дмитрия, словно родная дочь. У них даже группа крови одинаковая. «Никому не говорите, что не ваша. На фото - одно лицо!» - заметила судья, когда решался вопрос об удочерении. Немудрено, что девочка выбрала папу своим любимцем. Он - «главный по игрушкам», носит дочку на руках, а мама отвечает за вещи более «скучные», но полезные: чтение, постановку звуков, чистописание. Ни один вечер не обходится без совместной сказки на ночь.

- Перед Анечкой открылся огромный мир за пределами детского дома. Она не понимала, что это за свободный город, где бегают собаки и ездят автомобили. Малышка боялась и шума пылесоса, и кофемашины, и бегущей из крана воды… Пятилетняя Анечка спотыкалась, с открытым ртом смотрела по сторонам, а я крепко держала ее за руку, даже думала о том, что у дочери нарушена координация движений, - описывает первые месяцы Наталья.

- Для Анюты естественно говорить о том, что раньше у нее была другая мама, вспоминать детский дом. А мы, честно говоря, сразу не знали, как на это реагировать. Но сейчас уже свободно обсуждаем с дочерью тему усыновления. Мы с женой договорились, что никогда не будем говорить плохо о биологической семье Анюты. Но я против того, чтобы в школе знали ее историю: не хочу, чтобы дочку дразнили, - говорит Дмитрий.

- И я не хочу, чтобы кто-либо случайно в разговоре бестактно ранил душу ребенка. Полагаю, будет правильно дождаться того момента, когда Анечка сама решит, что и кому говорить. Это ее право - рассказывать о том, что она приемная, или молчать. Мы не будем решать за дочь. Подчеркиваю: выбор за ней. А мы будем стараться защищать Анютку от ненужного внимания к тому, каким образом она появилась в нашей семье, - объясняет Наталья. - В то же время для меня важна открытость - в том смысле, в котором я ее понимаю. Например, я выступаю за то, чтобы на фестиваль усыновителей могли приехать семьи, которые только задумываются об усыновлении. Например, моя знакомая, которая сделала уже восемь ЭКО и отчаялась забеременеть, обсуждала с мужем возможность удочерения. Если на фестиваль приедет такая семья - это и есть открытость. Но пропаганда и агитация в таком вопросе лишние. Как я могу уговаривать людей? «Ну усыновите ребенка! Пожалейте сиротку!» Нет. Здесь должна возникнуть внутренняя, душевная потребность. У нас 25 лет такой потребности не было.

Я считаю, что каждый должен прийти к усыновлению сам. Это действительно очень ответственный и серьезный шаг - не игрушку купить. Почему-то многие люди думают, что усыновленные дети должны быть благодарны и ходить по струнке. Это не так. Дети ничего не должны. Спустя недели три наша доча стала «прощупывать» нас и определять границы дозволенного. Были и крики, и плач, и топанье ножками, и сжатые кулачки. Здесь нам очень пригодился жизненный опыт.

- Иногда на приеме в поликлинике врач, например, говорит: «Боже, как приятно, что есть еще у нас в стране такие самоотверженные семьи!» Мне странно слышать это, потому что усыновление нужно в первую очередь нам самим. Никакой это не подвиг, а простая человеческая потребность - заботиться о ком-то, дарить свою любовь. Мы не брали в семью ребенка с целью помочь государству или снять с правительства социальную нагрузку. Нет! Это исключительно личная потребность. Наш дом наполнился детским смехом, Анютка за восемь месяцев очень изменилась, мы можем говорить о ней часами. Это и есть радость, - подводит итог Наталья.

«Я злился и завидовал семьям, у которых есть дети»

Ольга и Александр стали родителями 3 года назад. Просто в какой-то момент решили, что устали быть вдвоем: 11 лет вместе - хотелось с кем-то разделить свою жизнь. Так в семье появился полуторагодовалый Никита. Решение об усыновлении было непростым, но, судя по всему, честным по отношению к себе и к мальчику.

- Почему мы усыновили ребенка? Да все просто. Банальная физика. У нас не было возможности самим стать родителями, поэтому приняли такое решение. Три с лишним года назад знакомая записала нас на подготовительные курсы в Национальный центр усыновления. Услышав и увидев все собственными глазами, мы окончательно решили, что Новый год - 2014 хотим встретить втроем, - вспоминает Александр.

- Детей мы хотели всегда. Это казалось совершенно естественным - ощутить опыт родительства, - подключается к разговору Ольга.

- Для меня это было так же важно, как и для жены. Признаюсь, я даже злился и завидовал тем парам, у которых есть дети. У меня ведь ребенка не было… Никиту мы привезли домой 4 января. Хотели успеть оформить усыновление и вместе отпраздновать Новый год, ведь мы привязались к мальчику за время встреч в Доме ребенка, видели, как ему там плохо. Но с нашими чиновниками вышло как всегда. Мне и ругаться приходилось, и проблемы решать. Например, инспектор в отделе образования несколько раз теряла наши документы, а ведь там внушительный список бумаг. В Дом ребенка мне тоже приходилось приезжать не раз, чтобы наконец-то решить ситуацию с «отдающей стороной», это была серьезная нервотрепка. В суде понадобилось долго объяснять, зачем нам вообще нужно усыновление. Мол, живете же хорошо - к чему вам «неблагополучный» ребенок? Почему так быстро решили усыновить, не ходили к Никите несколько месяцев? Приходилось буквально «образовывать» судью по части того, как устроена психика ребенка без взрослого и почему каждая встреча для малыша - очередная травма привязанности и потеря доверия к людям.

Только Национальный центр усыновления - приятное исключение в этом вопросе. Там мы получили поддержку и помощь в виде совета. А в целом такое чувство, что никто в нашей стране в усыновлении не заинтересован.

Скоро будет фестиваль семей усыновителей «Родные люди» . И мы очень за него радеем, потому что основная цель фестиваля - повысить имидж усыновления. Наглядный пример - те же Штаты, где взять ребенка из детдома - это хороший тон. А у нас - непонятно что. Поступок «как бы хороший», но смотрят на тебя искоса. Пренебрежение к сиротству и усыновлению существует, - констатирует Александр.

Несмотря на формальные трудности, Ольге и Александру удалось достичь своей цели. В декабре 2013-го суд официально признал их родителями Никиты.

- И понеслась! Первые полтора месяца я вообще почти не появлялся на работе. Поскольку руковожу маленьким бизнесом, мог себе такое позволить. Это были месяцы на адреналине. Сейчас, постфактум, я все хорошо понимаю. Мы с женой не видели проблем. Нам было море по колено. Например, только сейчас, разглядывая фото, мы видим, какой Никита был дистрофично худой после Дома ребенка. Тогда мы этого не замечали. И множество подобных моментов, проблемы со здоровьем казались нам чем-то несущественным, - вспоминает Александр.

- Откуда-то брались на все силы! - смеется Ольга. - Это было время контрастов: невероятно тяжело днем, а ночью, когда малыш засыпал, - ощущение огромного счастья. Очень повезло, что наш сын сразу принял нас и доверился. Никита - открытый мальчик. Я догадываюсь, что во многом это заслуга нянечки в Доме ребенка, которая часто брала его на руки. Никита был ее любимчиком и благодаря этому не потерял доверие к людям. Меня с мужем он принял очень хорошо, буквально сразу, хотя в Доме ребенка это назвали явным нарушением привязанности. Но мы буквально влюбились в малыша, и все минусы, о которых говорили сотрудники учреждения, нам казались плюсами. Решение об усыновлении было стойким.

В первые месяцы Никита совсем не отпускал меня, висел на руках. Обычно в полтора года мальчики уже ходят, исследуют окружающий мир, а нашему малышу хотелось все время быть на руках у меня или у Саши. Новая обстановка вызывала у него страх и тревогу. Укладывание спать каждый раз было для нас настоящим подвигом: малыш не мог и лежать рядом с нами, и находиться в своей кроватке один. Мы думаем, его охватывал страх, что «я усну, а мама в это время исчезнет». Укачивали по два часа на руках, пока не уснет, перекладывали в кроватку и выбегали из комнаты. Ни коляска не помогала, ни что-либо другое. Нахождение вне наших рук вызывало страх и панику. Мы даже задавались вопросом: а бывает ли такое явление - чрезмерная привязанность?

- Пусть Никита маленький, но он человек. Он все понимает, чувствует, помнит. Как ни удивительно, в свои 5 лет он уже четко знает, что его усыновили. Хотя и не все может себе объяснить. Конечно, внутри у него столько боли и обиды на мир, что малыш начинает злиться, проявлять агрессию. Ведь он не знает, откуда эта боль, почему ему так плохо на душе. Это обычная история с приемными детьми. Поэтому да, Никита «сложный» ребенок. «Неудобный». Чувствительный. Требовательный. Он все очень хорошо помнит. Сам задает непростые вопросы, на которые нужно отвечать. И в этом случае нет ничего лучше правды. Мы решили не выдумывать никаких историй, а честно говорить Никите об усыновлении, - объясняет свою открытую позицию Александр.

Человеческая психика устроена таким образом, что, к сожалению, травма брошенности останется с ребенком из детского дома на всю жизнь. Даже сейчас одна из самых любимых игр Никиты - это забота об игрушечных младенцах. Он может принести малыша и сказать: «Мама, посмотри, он лежит один. Пожалей его, пожалуйста!» Это способ снова и снова переживать свое горе, пытаясь изменить сценарий.

- Я объясняла Никите все, что произошло с ним, через сказку. Рассказывала, как жил на свете один малыш, рос в домике с другими детками, его воспитывали тетеньки, а потом пришли мы с мужем и забрали его к себе. И больше мы малыша никогда не бросим. «Ты можешь бить, кричать, злиться, но мы тебя не оставим», - вот что говорила я сыну. Потом Никита полюбил слушать сказку про потерянного мишку, которую я тоже придумала специально для него. Так он и рос с осознанием того, что появился в нашей семье не с самого рождения. Сейчас, в свои 5 лет, он только начинает понимать, что младенцы рождаются из маминого животика. В его версии мира до недавнего времени дети появлялись из детского домика, - объясняет Ольга.

Проблем с реакцией окружения на усыновление практически не было. Александр и Ольга честно рассказывали близким о своих радостях и сложностях - куда же без них. В итоге одна пара друзей тоже решилась на такой шаг - взять ребенка из детского дома.

- Посмотрите, какой Никита чудесный! Абсолютно наш, родной! Я сейчас не представляю другого ребенка. Это стоит всех трудностей - видеть, быть причастной к тому, как расцветает маленький человек, - убеждена Ольга.

- В то же время нельзя недооценивать историю нашего сына и его внутренние переживания, которые отражаются на всей семье. Не хочу вам говорить, мол, усыновление - это сплошное блаженство. Нет. Например, когда я вижу подавленное настроение Никиты, начинаю думать. Как вести себя? Как правильно воспитывать? Что будет дальше? Это сложно, - признается Александр. - Нам повезло: мы окружены компетентными людьми - начиная от директора Национального центра усыновления Натальи Поспеловой (первое время мы каждый день звонили ей с вопросами, уложив Никиту спать), семейного психолога Ольги Головневой и заканчивая главным детским неврологом Минздрава Леонидом Шалькевичем.

Однако в целом наше общество не понимает усыновления. Если ты пришел в семью не так, как остальные дети, то в школе навесят ярлык «детдомовец», с которым придется жить до конца. Но я за своего Никиту не боюсь: он отпор даст. А если надо будет, я сам приду и за сына вступлюсь! Но все равно это негатив, с которым приходится сталкиваться. Я знаю несколько историй, когда усыновители, выступавшие за гласность, изменили свою позицию из-за жестокости школы.

- Усыновление - это естественный путь. Почему суррогатное материнство считается чем-то нормальным, а ребенок из детдома - нет? Участвуя в

Часть 1. До.

Я не помню, кто из нас с мужем первым заговорил о нашем отношении к усыновлению. Точно так же я не помню, кто из нас предложил не просто расписаться, но обвенчаться. Такое ощущение, что эти мысли пришли к нам обоим одновременно и каким-то совершенно естественным образом.

— А как ты относишься к тому, чтобы усыновить малыша?

— Очень хорошо.

— Давай так и сделаем?

Вот примерно такой разговор произошёл между нами около одиннадцати лет назад. Было нам обоим тогда чуть за двадцать, будущий муж постарше, я - помоложе. Решили, что вот родим одного-двух и обязательно ещё усыновим. От того решения двух юных и неопытных до первого шага - целая жизнь.

С рождением собственных детей не заладилось. Врачи, как это часто бывает, разводили руками, отправляли на всё новые и новые обследования и не понимали, в чём дело. А нам ОЧЕНЬ хотелось, чтобы в нашем доме были дети. И мы старались. Исправно ходили по разным клиникам, выполняли процедуры, снова сдавали анализы и снова не получали ответа на самый страшный для нас вопрос: «А есть ли хоть какая-нибудь надежда?»

Почти все врачи сначала занимались нами с энтузиазмом, потом, когда становилось понятно, что вроде бы всё в порядке, а детей нет, рвение сменялось разочарованием. И почти все в итоге говорили: «Божья воля». Мы и сами это понимали. Именно так, разыскивая свою трудную, скрытую тропку на пути к родительству, мы и пришли к Богу. Нет, верили мы и раньше. Не зря ведь венчались, не из-за того, что модно. Просто чувствовали, что по-другому не можем. Но были абсолютно не воцерковлены. Так, не прихожане, а «захожане», по меткому выражению о. Андрея Кураева.

Чего только не было за эти годы. Сколько раз было ощущение, что дальше жить просто невозможно (тяжело было нам, грешным, принять крест бесплодия). Сколько раз нас спрашивали: «А когда же деток заведёте?» Заведёте… Я очень хотела бы попросить тех, кто читает эти строки, прежде чем задать знакомым вопрос: «Что это вы с детьми не торопитесь?», остановиться и подумать, а вдруг у них такая же страшная беда, как была у нас? А вдруг души этих людей – одна сплошная открытая рана? А вдруг они держатся из последних сил? Давайте беречь и жалеть друг друга.

Через пару-тройку лет, видя наши нежные, добрые, глубокие отношения, люди стали догадываться, что детей нет не просто так. Стало ещё хуже. Мне, как и многим другим в такой ситуации, говорили: «Ну, роди от другого! А мужу и знать не обязательно». И очень удивлялись, когда в ответ слышали: «Нет. Это даже не обсуждается». Начальник мужа (хороший, кстати, человек, который нам потом неоднократно помогал) спросил его лет через шесть после нашей свадьбы: «Да что ты с ней живёшь? Родить она тебе не может. Любишь что ли так сильно?» Муж ответил: «Да. Люблю». С тех пор начальник, жизнерадостный циник из мажоров, к мужу моему неожиданно проникся симпатией и доверием, вопросов глупых больше не задавал, зато стал помогать, устраивать нас в различные клиники, знакомить с хорошими врачами.

Врачи были, действительно, хорошими. К одному, пожилому, настоящему зубру, у которого училась половина гинекологов Москвы, я ходила почти три года. Замечательный дядечка вскоре стал мне по-дружески «тыкать», в коридоре громогласно спрашивать: «Явилась? Ну, молодец-молодец!» и довольно посмеиваться при моём очередном появлении на пороге его кабинета. Но однажды весной, увидев меня в дверях, не выдержал: «Да что ж ты всё ходишь и ходишь? Все те, кто с тобой одновременно пришёл, уже или родили или собираются!» Я развела руками: «Простите…»

Больше я к нему не ходила. Не обиделась - на него невозможно было обижаться, такой чудесный, знающий, понимающий человек. Но стало так жаль его, немолодого, опытного, признанного авторитета, вынужденного ломать голову над нашей проблемой, невозможно было видеть, как после очередного курса лечения непонятно от чего он в бессилии снимает очки и устало потирает переносицу.

Потом была другая врач, молодая, решительная. Она тоже проверяла нас вдоль и поперёк и вынесла вердикт: «Вполне здоровы, есть незначительные болячки, но сейчас они у всех, а люди-то рождаются! Будем делать ЭКО» (если вдруг кто-то не знает, это «оплодотворение в пробирке»).

И пошли мы с этим вердиктом к нашему духовнику…

Тут я вернусь на пару лет назад, потому что обойти вниманием нашего необыкновенного батюшку никак не могу. Появился он в нашей жизни случайно… Хотя о каких случайностях я, верующий человек, говорю? Промыслом Божиим, конечно, а не случайно.

Однажды мой муж поздним субботним вечером шёл по рабочим делам (он тогда работал сутками) и зашёл в маленькую церковь в самом центре Москвы. Зашёл, удивившись, что так поздно, а двери ещё открыты. В храме никого не было, кроме батюшки. Они разговорились, муж неожиданно для себя рассказал о нашей беде, обо мне, о том, как тяжело переживаю я свои страшные прошлые грехи и как хочу и боюсь идти к исповеди. Батюшка выслушал и велел обязательно приходить вдвоём. Муж вернулся домой потрясённым до глубины души. Такой доброты, такого внимания и желания помочь он ещё не встречал. Так мы и нашли своего духовника, так и воцерковились. Не сразу, по чуть-чуть… Но дорогу осилит идущий.

И вот три года назад с вердиктом «ЭКО» мы пришли к нашему батюшке. Мы знали, конечно, что к «пробирке» священники относятся неоднозначно, скорее отрицательно, чем положительно, но даже среди наших знакомых были те, кого их духовник благословил на такой шаг. Наш добрый, понимающий, очень «продвинутый» (в лучшем смысле этого слова) батюшка внимательно выслушал, посмотрел на нас с болью и любовью и твёрдо сказал: «Нет». Всё. Двери захлопнулись.

Тяжело было пережить, но пережили, смирились. Тогда в очередной раз встал перед нами вопрос об усыновлении. Мы никогда о нём и не забывали. Но оказалось, что сказать - это одно, а сделать - совсем другое…

Часть 2. Маленькими шажками к счастью.

А давай?!

— А давай?!

— А давай!

И пошли мы опять к батюшке. Батюшка выслушал и сказал: «Подождите пока, подумайте». И это было нелегко пережить – хотелось-то сразу, скорее, без задержек, ожиданий и размышлений. Торопыги маловерные. Но и это пережили. Думали, потихоньку собирали информацию. Столкнулись с тем, что много рассказов об опеке, попечительстве, а об усыновлении (для нас существовал только этот вариант) сведений гораздо меньше.

Самыми важными и интересными были для нас рассказы реальных усыновителей. Их я зачитывала «до дыр», пытаясь за скупыми строчками понять, увидеть реальную жизнь. Эти неизвестные мне люди, родители-усыновители, стали для меня поддержкой и опорой. Их рассказы – тоненькой ниточкой, за которую я судорожно цеплялась. Поэтому и пишу сейчас. Ведь всё, что можно найти в Интернете на эту тему, уже достаточно старое. Может, кто-нибудь сейчас проходит нелёгкий путь от робкого «А давай?» к первым шагам. Может, кому-то хоть чуть-чуть поможет и наша история. Если так - мы будем счастливы.

Во время очередной исповеди батюшка неожиданно спросил мужа: «Ну что подумали, решились? Тогда начинайте! Вот сейчас вы готовы». Мы опешили, покопались в себе на предмет обнаружения увиденной батюшкой «готовности» и начали.

О сборе документов написано много. Наша история в этом смысле вполне заурядная: не очень легко, не очень быстро, но и без особых проблем. Единственное, что хочу отметить, это отношение врачей. Почти все те, к кому мы приходили, чтобы нам дали медицинское разрешение, сначала внимательно читали запрос, потом удивлённо замолкали на минуту, а потом начинали радостно улыбаться, расспрашивать нас и всячески поддерживать. Лишь из пары кабинетов мы выходили без ободряющего: «Удачи! С Богом!»

Не менее уважительно отнеслись к нам и в милиции, что тоже поразило.

Пока собирали документы, Господь послал нам встречу с девушкой, которая имела выход на волонтёров, работающих с больницами и детскими домами. Это нам потом и помогло. А девушка эта стала нашим верным другом.

Совершенно неожиданно, когда документы были ещё в стадии сбора, позвонил наш батюшка и рассказал, что в одном из небольших городков на северо-западе страны, почти у границы, есть мальчик, которому через месяц четыре года. Мама им не занималась, пила, он был совершенно заброшен, его забрали и поместили в приют. Ему очень нужны родители…

Мы в ступоре: хотели-то крохотную девочку, а тут мальчик! Большой, который помнит свою родную маму! Переночевали с этой новостью и решились: ведь батюшка советует, да и зовут малыша как моего мужа.

Накупили сладостей, чтобы привезти детишкам. Наутро, перед дальней дорогой, собирались купить фруктов. Утром позвонил воспитатель из приюта: «Ребята, не приезжайте. Вчера был суд и мальчику не дали статус и не факт, что дадут вообще. Мы с опекой бились, как могли, но прокурор сказал, что ребёнок может и в приюте жить, нечего ему семью искать»…

Очередная стена перед нами. Врезались, стекли с этой стены. Обнялись, погрустили, помолились. Пережили и это. Хотя в душе до сих пор этот малыш живёт. Знаем, что статус ему всё-таки дали и его забрали хорошие люди. Мы, к сожалению, узнали об этом поздно, а то с радостью взяли бы к себе… Ну, на всё воля Божья.

Продолжили собирать документы. Работники опеки сначала общались с нами сухо, отстранённо. Не мешали, конечно, но и не очень-то помогали. Наконец, документы собраны! Спрашиваем: «Куда дальше?» В нашей опеке прохладно отвечают: «У нас детских домов на территории нет. Обращайтесь в региональный банк данных или ищите сами». Позвонили в банк. Записали нас на приём через полторы недели. Подошёл назначенный день, поехали, трясясь и страшась невероятно.

Выясняется, что в тот день мы только напишем заявления, а приехать, чтобы посмотреть сведения о детках, можно будет лишь через месяц с лишним. Я потрясена. Муж, бледный и расстроенный, смотрит на меня и не знает, что сказать. Медицинские документы действительны лишь три месяца, месяц уже прошёл. То есть у нас времени всего ничего.

На следующий день я села к телефону и начала обзванивать опеки Москвы и области. Отвечали почти чётко через одну: где-то по-доброму, с желанием помочь, но там обычно не было детских домов и домов малютки, а там, где детки были - хамили. Удивительно, но говорили, что деток почти не бывает, что у них из своих желающих очереди и что нам нечего к ним обращаться. Приходилось деликатно напоминать, что мы имеем право взять малыша хоть из Владивостока или Калининграда. Сразу затихали, начинали говорить вежливее. В нескольких местах разрешили приехать.

Теперь опять вернусь немного назад. Я уже рассказывала, что мы нашли выход на девушку-волонтёра. Я списалась с ней по Интернету. Вера ответила сразу и с большим желанием помочь. Пока мы собирали документы, я держала её в курсе дела. Наконец, она сообщила, что в её подшефной больнице родился мальчик, от которого отказались. Но его перевезли в реанимацию в другой городок, да и статуса у него ещё нет. Больше никого не было.

После поездки в банк, поняв, что самим найти малыша очень нелегко и что ждать месяц до назначенного дня мы не в состоянии, я опять написала этой девушке. Оказалось, что того мальчика так никто брать и не захотел, зато ему дали статус. Вера созвонилась со старшей медсестрой отделения, где лежал малыш, и попросила разрешения дать нам её телефон.

Позвонили мы этой славной женщине… Это мы, конечно, потом узнали, что она славная, настоящая подвижница, самоотверженная и готовая помогать всем, чем сможет, а пока услышали лишь заполошный голос в трубке: «Приезжайте, конечно! Только я сегодня уезжаю на три дня. Звоните в субботу вечером после восьми или в воскресенье!» И трубку бросила. Всё набегу, всё скороговоркой. С трудом поняли сказанное. Как в субботу после восьми?! Как в воскресенье?! У нас же только рабочий телефон! Ну… В воскресенье - так в воскресенье.

Позвонили в субботу: «А Валентины Павловны нет! Позвоните завтра».

Как мы пережили воскресенье - до сих пор понять не можем. Сейчас, спустя полтора года, осознаём, что всё происходившее тогда можно объяснить только постоянной, нежной, заботливой помощью Господа, Пресвятой Богородицы и всех святых Его, которым тогда молились постоянно. Восемь вечера воскресенья. Мы надоели своими звонками всем медсёстрам отделения. Валентины Павловны всё не было. Несчастные донельзя, измученные ожиданием, решились позвонить девушке-волонтёру и попросить номер мобильный Валентины Павловны. Вера не удивилась нашему звонку, дала телефон и пожелала удачи. Звоню. «Абонент не отвечает или…» Сидим на кухне: я с ногами на стуле, мерно раскачиваюсь под свои невесёлые мысли, муж, будто пружина, напряжённый и молчаливый. Звоню ещё раз буквально через пять минут.

— Валентина Павловна, это по поводу малыша… Вы помните, мы договаривались, что я позвоню?

— Помню, конечно! Приезжайте!

— Как? Сейчас же половина девятого вечера.

— Ну и что! Приезжайте!

Мы оторопели окончательно, позвонили родителям и сообщили, что едем к малышу. Родители были в шоке. Мы поехали.

Февраль. Снегопад. Темнота. Едем по шоссе от Москвы к маленькому подмосковному городку. Молчим, потому что непонятно, что говорить-то?

В городке нашли больницу. Огромная территория, заросшая соснами, сугробы, редкие фонари и штук пятнадцать корпусов. Никакой охраны, никакой схемы, спросить, где детский корпус, не у кого. Наконец, выловили какого-то дядечку. Дядечка популярно объяснил, удивлённо глядя на нас. Ещё бы! Половина десятого вечера. Воскресенье. А пара всклокоченных существ с перекошенными лицами ищет детский корпус. Спасибо Вам, дядечка! Вы нам показали дорогу к нашему счастью.

Но вот и корпус. Несколько раз обежали его вокруг, передёргали все двери подряд - заперто. Позвонили Валентине Павловне (слава создателям мобильников!), она объяснила, как её найти. Полезли через сугробы к неприметной двери, снег у которой не чищен, кажется, с начала зимы. По пути, пыхтя и отдуваясь, я рассказывала мужу то, что узнала о Валентине Петровне от девушки-волонтёра. Муж скептически произнёс: «Неужели в медицине ещё есть такие люди, которым не всё равно?»

Дверь открылась и на пороге возникла маленькая женщина в белом халате. Глаза невероятно добрые, ясные, лицо всё в солнечных морщинках: «Приехали?! Ну, слава Богу!» Я гордо покосилась на мужа: мол, видишь, какой человек! Он удивлённо пожал плечами…

Встреча со счастьем

В больнице было тихо. Поднялись по лестнице. Полутёмный коридор. Прямо напротив поста - стеклянные двери. Нам сюда. Вошли на цыпочках.

Я не могу передать, что мы чувствовали тогда. Сердце колотилось где-то в горле, говорить было тяжело, руки ходили ходуном так, что невозможно было унять дрожь. В палате горел ночник, в огромной (как тогда показалось) детской кроватке лежал крохотный (это правда) свёрток и сопел, на бортике листок с датой рождения. Малышу месяц и три дня.

Валентина Павловна достала его и сунула в руки мужу. Муж вцепился в кроху не только руками, но и глазами. А я чуть не вскрикнула: малыш был совершенно невероятно, нереально, необыкновенно похож на моего любимого, самого лучшего на свете мужа. Так мы и увидели своего сына тёмным февральским воскресным вечером, почти в десять часов.

Пробыли мы у него около часа. Всё это время муж не спускал малыша с рук. Валентина Павловна рассказывала нам о мальчике, но больше расспрашивала о нас. Очень обрадовалась, узнав, что мы православные, воцерковлённые. Сама она тоже глубоко верующий человек. А мы не находя слов слушали её историю. Дети у этой необыкновенной женщины уже взрослые, а она посвятила (по-другому и не скажешь) свою жизнь чужим детям. Особенно таким - брошенным, ничейным. Возилась с ними с утра до ночи, при помощи девушек-волонтёров искала им родителей. И ведь находила! За последние годы из этой больницы почти ни один ребёнок не отправился в дом малютки! Большинство забирали в семьи. Если деток всё же никто не брал, то перед отправлением в дом малютки Валентина Павловна сама договаривалась с местным батюшкой и малыша крестили. Нашего кроху никто не хотел брать, информацию о нём уже отправили в региональный банк.

Когда пришло время прощаться, мы поняли, что вот сейчас положить малыша в кроватку, повернуться спиной и уйти отчего-то очень сложно. Перед уходом мы поставили в изголовье маленькую икону Иверской Божией Матери. Перекрестив нашего (да-да! нашего!) малыша, Валентина Павловна почти вытолкала нас из палаты, приговаривая: «Езжайте, ребятки! Вам ещё далеко ехать!»

На трясущихся ногах я спускалась по лестнице. Муж молчал. Вышли на улицу. Ветер гонял по дорожкам позёмку.

— Ну что? Наш?

— Но мы же девочку… На всё воля Божья. Значит, мальчик.

Когда мы ещё только ехали в эту больницу, всё уже было понятно. У нас сын. Вот этот, пока ещё неизвестный. Выбирать - это не для нас. А сейчас, после того, как мы его увидели, всё стало ещё определённей. Наш. Крохотный, с носиком пуговкой (немаленькой такой пуговицей) и глазами-щёлочками, с почти лысой головкой размером с крупный апельсин и аккуратными ушками. Наш. Самый любимый на свете.

Позвонили родителям. И те и другие первые несколько секунд поражённо молчали. Потом говорили одно и то же: «Мы его уже любим!»

Невыносимо долгая неделя

На следующий день понедельник. У меня выходной, у мужа тоже. Вскочив с утра пораньше, поехали в больницу. Утром здесь все было совсем по-другому. Сновали медсёстры, у поста стояла высокая женщина лет тридцати пяти - заведующая отделением. Сказать, что встретила она нас неласково - это ничего не сказать. Долго ругала за то, что мы без халатов и бахил (а мы, балбесы, об этом даже и не подумали), что не привезли разрешения из местной опеки… Мы покаянно молчали. Выпустив пар, заведующая отделением спросила:

— Что, и вправду собираетесь его брать? Ну, тогда слушайте!

Следующие полчаса доктор, вооружившись историей болезни нашего малыша, старательно нас пугала. Сообщила, что мама рожала в состоянии алкогольного опьянения, она вообще алкоголичка, но, к счастью, вроде бы не наркоманка. Что родился он недоношенным, всего кило девятьсот, рост 44 сантиметра. Здесь я, предварительно начитавшись умных книжек, задала вопрос:

— То есть у него получается вторая степень недоношенности?

Доктор оторопело посмотрела на меня, потом улыбнулась первый раз за всё наше общение и неожиданно мягко сказала:

— Всё-таки на границе с первой. Ближе к первой.

Девять дней наш малыш провёл в кювезе, потом лежал в реанимации. Оказалось, что у нашего сына масса болячек. Мы не удивлялись: были готовы и понимали, что доктор обязана нас «попугать». Поэтому ни обещанные гипоксическо-ишемические нарушения центральной нервной системы, ни гипотрофия 2 степени, ни спастическая кривошея, ни проблемы с тазобедренными суставами, ни возможные далеко идущие последствия, обрисованные доктором в цветах и красках, не могли уже ничего изменить.

Разговор происходил не где-нибудь в кабинете, за закрытыми дверями, а прямо на посту. По коридору ходили, невольно прислушиваясь к нашему разговору, заботливые, любящие мамочки со своими приболевшими детками. И когда заведующая отделением громко поинтересовалась: «Вы понимаете, что такое пьяные роды?», я втянула голову в плечи и покраснела, как будто это я рожала, предварительно напившись.

В конце разговора доктор ещё раз спросила:

— Вам всё понятно? Вы отдаёте себе отчёт, какого ребёнка хотите взять?

И тогда спросили мы:

— А вас, если бы это был ваш ребёнок, хоть один из этих диагнозов остановил бы, заставил бы отказаться от него?

Доктор опять удивлённо помолчала и ответила:

— Вот и нас нет.

В этот момент как будто кто-то включил свет, всё изменилось, и все сразу изменились. И доктор, и медсёстры радостно заулыбались нам, пообещали всяческую помощь, стали объяснять, что мы дальше должны делать.

В тот день мы были с нашим сыном не очень долго – надо было ехать в опеку и подавать документы на усыновление. В опеке с нами тоже сначала говорили очень сурово, пугали, объясняли, что бывают детки, которых они с радостью советуют взять, но наш сын – это не этот случай: очень уж маленький, слабенький, болезненный. Убедившись, что нас не переубедить, милая женщина-инспектор, которая занималась нами, вдруг сказала:

— Вы знаете, когда вы вошли, меня просто потрясло, как мальчик похож на папу!

Новоиспечённый папа довольно зарделся и потупился.

В этот и последующие дни мы много фотографировали малыша. Вечером я отправила фотографии своим родителям. Позвонила им. На другом конце к трубке и монитору компьютера «прилипли» мои папа, мама и младшая сестра, вернее, дедушка, бабушка и тётя.

— Хорошенький какой! Но крошечный! А носик большой!

— Да. Носик у нас знатный. Мне всё равно, какой у нас носик. Это наш сын и всё тут.

На следующий день мой муж работал, поэтому относить документы в суд отправилась я. Вооружившись подробной схемой, которой меня снабдила инспектор из опеки, я долго блуждала по сугробам среди старых зданий. Обшарпанные стены цвета горохового супа и запертая дверь в тот кабинет, где сидит секретарь. Надо дождаться, непременно отдать бумаги, а ведь в больнице совсем один лежит наш сын, и очень хочется не торчать здесь, а быть рядом с ним.

Наконец, документы я сдала (к счастью, весь пакет документов оказался собран правильно и никаких нареканий, чего я очень боялась, не было). На мой вопрос, когда же примерно можно ждать суда, секретарь задумчиво ответила, что через месяц-полтора. Выйдя из здания суда, я трясущимися руками набрала номер Ларисы Алексеевны из опеки и рассказала ей о результатах:

— Месяц-полтора? Не волнуйтесь, я сама этот вопрос решу.

Забегая вперёд, скажу: и решила! В четверг, когда я была на работе, она позвонила мне и сообщила, что суд назначен на ближайший вторник. То есть сына нашего мы впервые увидели в воскресенье, во вторник подали документы в суд, а ровно через неделю уже состоялось заседание!

В среду мы целый день по очереди были у сына: с утра муж, потом, когда он должен был ехать на работу, смогла вырваться я. Когда я шла по лестнице в отделение строгая медсестра поинтересовалась:

— А куда это вы, девушка, в неприёмные часы?

Не успела я раскрыть рта, как другая медсестра, из того отделения, где лежал наш сын, заулыбалась мне и ответила:

— Тихо-тихо! Не шуми, это мама к нашему отказничку! – после этого широко и радостно улыбались уже все, а я с трудом сдерживала слёзы: мама, я – мама! В спину мне медсёстры зашептали:

— Да ты что? Неужели берут? Точно?! Вот такого и берут?!

А «наша» медсестра, как мне показалось, гордо ответила:

— Берут. Уже документы подали.

В четверг, как я уже упоминала, мы узнали, что во вторник решится наша судьба. И все эти дни, вплоть до вечера вторника, было невероятно страшно было невероятно: мы боялись, что родители нашего малыша одумаются и заберут его (хотя, конечно, как нормальные люди мы понимали, что это, возможно, было бы огромным счастьем для них и малыша, но только не для нас), боялись, что судью не устроят наши документы и сына не отдадут нам, боялись… Да много чего ещё боялись!

Суд

Все выходные мы провели в закупках и обустройстве комнаты для сына. Во вторник утром, накупив подарков врачам, медсёстрам, представителям опеки (сразу оговорюсь, всё дарили после суда, а не до, ну, не могли мы не отблагодарить людей, которые были к нам так добры) взволнованные донельзя, поехали в суд. Перед заседанием заскочили к нашему сыну, он сладко спал и улыбался во сне. Валентина Павловна радостно зашептала: «Он с четверга улыбаться начал, как будто чувствует, что теперь не один!»

Наша помощница и заступница Лариса Алексеевна, инспектор из опеки, поехала с нами в суд. Это притом, что накануне она загрипповала и могла бы смело не выходить на работу. Но вышла, не оставила нас (даром, что с температурой под сорок!). Суд прошёл на удивление легко и быстро. Хотя был момент, заставивший нас замереть и поволноваться: оказалось, что на медицинских справках не хватает одной фразы, без которой они считаются неправильно оформленными. Судья и Лариса Алексеевна уединились в соседнем кабинете, о чём они говорили – не знаю, но через пять минут судья вышла и спросила, сможем ли мы подвезти эти справки, только уже в дополненном виде, к пятнице. Мы могли! В тот момент мы пообещали бы построить дорогу Москва-Владивосток и, что самое интересное, построили бы её, лишь бы нам отдали нашего сына!

Нелегко было, когда нам предоставили слово. Нелегко, потому что совершенно непонятно - а что говорить? Что мы уже своей жизни не представляем без нашего малыша? Что мы будем его очень-очень любить? Первой начала я. Не потому, что знала, что сказать, а потому, что предполагалось, что в силу профессии у меня лучше подвешен язык. Я смогла сказать только то, что мы с мужем очень любим друг друга и очень хотим детей. Что этот маленький мальчик нужен нам, а мы нужны ему. Что нам всё равно, что он слабенький и болезненный.

Судья спросила, не будут ли возможные болезни, которыми нас пугала доктор, впоследствии причиной для того, чтобы мы вернули малыша. Муж удивлённо посмотрел на неё и ответил:

— А как можно вернуть своего ребёнка?

После этого представитель опеки и прокурор сказали, что они не возражают против усыновления. Так наш сын стал нашим ещё и по решению суда.

Что нас ещё поразило? Да то, что в этом маленьком подмосковном городке работают люди, которые действительно хотят помочь и детям, ждущим своих родителей, и родителям, ищущим своих детей. Ещё раз повторюсь, что с того момента, когда мы впервые увидели нашего сына и до того вечера, когда мы привезли его домой, прошло девять дней, причём три из этих девяти дней были выходными. Суд могли бы назначить через месяц или даже больше, но назначили очень скоро. Инспектор могла болеть себе спокойно и не ехать с нами в суд. И тогда судья могла бы «завернуть» наши неправильно оформленные медицинские справки. Хорошие, добрые, неравнодушные люди и Божья помощь - вот секрет нашего счастья.

И ещё. По закону после заседания мы должны были ждать ещё десять рабочих дней, чтобы получить решение суда на руки и уже с ним забрать нашего сына из больницы. Но нам разрешили увезти его домой в тот же вечер! Чудо? Конечно, чудо!

Домой

Мы отвезли несчастную больную Ларису Алексеевну домой. А после этого поехали, нет, полетели, в больницу. У ворот нас уже ждали наши родители, взволнованные, испуганные, с цветами.

Нашего сына одели, дали нам последние инструкции и высыпали провожать на крыльцо почти всем отделением. Валентина Павловна плакала. Моя сестра перевесилась через моё плечо и нахально попросила:

— Дайте мне носик моего племянника посмотреть! Ой, какой хорошенький носик! Оль, ты снимать совершенно не умеешь. Это ж надо так фотографировать, чтобы такой сладенький носик выглядел на фотографиях настоящим носярой!

Все засмеялись.

Уже наступили сумерки, было холодно. Но медсёстры в лёгких халатиках стояли на крыльце, пока мы не вышли за ворота, и махали нам руками.

И мы поехали домой.

Часть 3. После.

С тех пор прошло полтора года. Очень счастливых, хотя и непростых.

Сразу скажу: было нелегко. У меня была пресловутая адаптация. А наш необыкновенный, добрый, самый лучший муж и папа на свете сразу и безоговорочно полюбил нашего сына. Я оказалась более слабым или просто менее хорошим человеком.

Андрюша, а назвали мы его именно так, был очень маленьким и очень слабеньким. Он плохо ел (да и сейчас тот ещё едок), до пяти месяцев мучился животиком и целыми днями обитал у меня на руках, потому что так ему было легче переносить колики. Но не это было сложно. Мне долгое время казалось, что я не люблю его или, по крайней мере, люблю не так сильно, как любят родные мамы. Нет, он мне очень нравился, казался самым красивым, самым очаровательным и умненьким! Но мужа я любила явно сильнее. Если здесь вообще, конечно, уместно подобное сравнение. Мне мнилось, что я плохо понимаю своего малыша, что роди я его сама, я бы всегда знала, почему он плачет. Я страшно переживала, что наш мальчик лишён грудного вскармливания. Во время визитов в поликлинику я украдкой смотрела на других мамочек с детьми, и мне казалось, что вот у них-то полное взаимопонимание с малышами, вот они-то по-настоящему любят своих деток! Муж терпеливо слушал мои страдания и убеждал, что я отлично понимаю сына, что он уже очень привязался ко мне, что лишь со мной он такой спокойный и довольный. Я верила и не верила. Что поделаешь? Адаптация.

А потом я поделилась своими сомнениями с крёстной мамой Андрюшеньки и женой крёстного папы. Они обе, опытные мамы, верные подруги и помощницы, отругали меня, посмеялись и сказали, что у них после родов были точно такие же сомнения, и что своих детей они тоже полюбили не сразу и не сразу привыкли к ним, и что я обязательно буду хорошей мамой. Вернее, я уже и есть хорошая мама.

Прошло какое-то время. Однажды, разговаривая с сыном, я заметила, что у него как-то странно подёргивается уголок ротика. Я побежала к мужу и гостившей у нас тогда свекрови:

— По-моему, Андрюша скоро осознанно улыбнётся!

Свекровь засомневалась. А на следующий день сынок радостно и широко улыбнулся нам всем. Муж шепнул:

— Ну, и кто здесь его не понимает?

Потихоньку мы справились и с другими проблемами. Почти все обещанные болячки обошли нас стороной или оказались вполне перебарываемыми. Так, мы избавились от кривошеи при помощи массажа и регулярной смены положения в кроватке (клали по-разному по отношению к окну, чтобы сынок видел свет то с одной, то с другой стороны от себя). От тонуса тоже хорошо помогал массаж. Да и всё остальное оказалось не таким уж и страшным.

Да, в Андрюшиной карте до сих пор пишут грозные слова «поражение центральной нервной системы». Да, Андрюша некрупный, худенький. Но он замечательно развивается, делает всё то, что должен делать в своём возрасте и даже больше. Он невероятно общительный, улыбчивый, с удовольствием идет на контакт. Очень любит обниматься - переобнимал в парке, где мы гуляем, всех симпатичных ему малышей и их мам. Он уже вовсю болтает, пока не очень внятно, но мы его понимаем. А как настойчиво он осваивает звук «Р»! Любимые кричалки Андрюши: «кар-карр», «кря-кря» и почему-то «иго-го». Он таскает по всей квартире любимые книжки, суёт их нам в руки и требует: «Ти-тай!» При этом ему абсолютно всё равно, чем мы заняты в это время: моем ли посуду, готовим ли еду или чистим зубы.

За полтора года (спасибо Господу и Пресвятой Богородице) наш «болезненный» мальчик температурил и страдал от сопелек один раз, да и то всё прошло за три дня. И это притом, что на следующий день после того, как Андрюшу привезли домой, мы с мужем оба сильно заболели (видимо, заразились от Ларисы Алексеевны) и две недели ухаживали за сыном, шатаясь от высокой температуры, для надёжности нацепив по три повязки и стараясь дышать через раз.

Андрюшу мы, конечно же, окрестили вскоре после того, как забрали его из больницы. Стараемся почаще носить к Причастию (получается почти еженедельно). Он очень любит бывать в храме и с удовольствием слушает колокольный звон, а потом распевает на всю улицу: «Динь-динь! Диииинь! Динннь!» Дома я с умилением и слезами смотрю, как наш крохотный сыночек нежно-нежно целует иконы и свой крестик. В такие минуты моё сердце становится каким-то нереально огромным от любви. Да-да! Я его очень люблю. А гадкая адаптация закончилась и ничем не напоминает о себе. Я очень люблю своих мальчишек: и мужа, и сына. И меня постоянно переполняет чувство невероятной благодарности к Господу за всё - за непростые годы до Андрюши, за него, за то, что я жена такого мужа. За то, что мы православные. Слава Богу за всё.

Вместо послесловия

Мы подружились с Ларисой Алексеевной и представителями своей опеки, которые вначале отнеслись к нам сухо и отстранённо. Это замечательные люди, которые теперь встречают нас, когда мы приходим по каким-то делам, как родных. В нашей опеке моему мужу вообще как-то сказали:

— Мы так полюбили вашу семью! Вашему сыну так повезло!

А мы считаем, что повезло нам - с Андрюшей и с людьми, которые нам помогают.

Прошу прощения, но я изменила имена людей, которые встретились нам на нашем пути к счастью. Потому что это скромные православные люди, не желающие никакой славы. Потому что они, наверное, помогая нам, не всё делали в рамках инструкций, правил и предписаний. По этой же причине я не называю город, в котором работают неравнодушные люди.

Я очень надеюсь, что наша история поддержит тех, кто стоит в начале своего пути к счастью. Дай Бог, чтобы у вас всё получилось. Наш малыш был далеко не самым сложным и проблемным, и ещё он был совсем маленьким. Поэтому нам было не так сложно, хотя и страшно. А ведь во многих семьях растут усыновлённые детки с серьёзными заболеваниями, и родители, честь им и хвала, совершают каждодневные подвиги, не видные никому. И есть семьи, готовые взять деток постарше, за худенькими плечиками которых, уже есть такой опыт, который и нас, взрослых, пригнул бы к земле. А родители берут этих деток и помогают им всеми силами. Перед такими людьми я просто преклоняюсь и испытываю по отношению к ним огромное чувство признательности – так важно осознавать, что живут среди нас настоящие подвижники, даже просто мысль о таких людях помогает мне жить, справляться с нашими проблемами и бороться с искушениями.

Мы прекрасно понимаем, что мы ещё только в самом начале долгого пути. Мы не знаем, что и как будет дальше. Но с нами наша вера и наш сын. Будем справляться с проблемами по мере их поступления и с Божией помощью, конечно.

Родителям нашего сына мы очень благодарны. Правда-правда, не лукавлю ничуть. Мне страшно подумать, что его могло бы не быть на свете, если бы мама сделала аборт. Я покрываюсь липким трусливым потом, когда понимаю, что она могла бы выбросить его, такого слабенького, в мусоропровод или оставить на улице в мороз, и тогда он бы не выжил… Да много ещё, что могла… А она выносила, как сумела, приехала, пусть и пьяная, рожать в роддом, не выкинула, а отдала. Так получилось, что отдала нам. Мне её безумно жаль, ведь рядом с ней мог бы расти такой замечательный, солнечный мальчик. Но он рядом с нами, а она без него. Помоги ей, Господи!

3 июня 2014 года Верховный суд Российской Федерации принял решение об усыновлении российского ребенка российско-швейцарской семьей Пошон. История усыновления мальчика Рената длилась более 3-х лет. Окончательное положительное решение было принято благодаря личному вмешательству в ситуацию Уполномоченного при Президенте РФ по правам ребенка Павла Астахова.

История усыновления Рената, которому сейчас 4 года, началась, как ни странно, еще до его рождения. Она необычная и со счастливым концом, может быть от того, что все началось ни где-нибудь, а в цирке.

Девочка Таня

Приемная мама Елена Алексеева-Пошон – клоунесса, она работала в цирке – сначала в Санкт-Петербурге, а потом в Швейцарии. Именно во время ее номера с дрессированными собачками будущий муж и заметил Елену. Все, о чем будет рассказано ниже, все чудеса, которые происходили и, конечно, будут происходить в этой семье, вытекают из самого главного – из чуда любви. В 2005 году швейцарец Иван Пошон и россиянка Елена Алексеева создали семью, в которой довольно скоро оказалось много детей: трое от первых браков, затем общая дочка Соня и потом – Таня.

Про Таню надо рассказать отдельно, потому что не будь ее, не было бы и Рената. Выйдя замуж, Елена оставила работу, но стала, по ее же собственному выражению, «активным участником программ помощи российским детям-инвалидам, живущим в детских домах». Вместе с подругами Елена организовала ассоциацию помощи российским сиротам. Занимаясь благотворительной деятельностью, Елена узнала о девочке Тане из волгоградского дома ребенка.

Когда речь идет о больных детях-сиротах, мы понимаем, что шансов на обретение семьи у них почти нет. В случае с Таней не было даже этого «почти». Полная слепота и нарушение слуха были отнюдь не главными проблемами девочки. У Тани была двусторонняя лицевая расщелина, личико на ее младенческих фотографиях, как будто, как у фарфоровой куколки, расколото пополам.

Вот, что пишет Елена: «Сначала я около года занималась девочкой как волонтер… В 2 годика Таня весила 6 килограммов, не понимала речь, не ходила, даже сидела плохо, заваливаясь набок. Не понимала назначение игрушек, психоэмоциональное развитие соответствовало возрасту 3-4-месячного ребенка.

Мне, с помощью волонтеров и при сотрудничестве дома ребенка, удалось организовать операцию в Москве, в клинике челюстно-лицевой хирургии НПЦ. От персонального внимания девочка расцвела. Начала ходить с опорой, стала интересоваться игрушками, музыкой, за два месяца в больнице прибавила в весе 2 килограмма.

Мысль о том, что ее придется вернуть в учреждение, казалась невозможной. Весь прогресс в развитии оказался бы ненужным, так как сиротская система не предусматривает обучения и реабилитации детей с такими тяжелыми нарушениями.

Так возникла мысль об удочерении. Процесс удочерения занял около года, и в самом конце декабря 2009 Таня оказалась дома. Первый год был чудовищно трудным, адаптация была тяжелой. Слепой, неговорящий и почти не понимающий обращенную к нему речь ребенок мог выражать свои чувства только громким криком и истериками. Девочка боялась всего: песка, снега, ветра, звуков, коляски, машины, верхней одежды, пластилина, качелей, бумаги…»

Сейчас Тане 6 лет. Ей сделали несколько операций, следов того, что было на лице, нету и в помине. Таня посещает обычную школу, дополнительно изучает азбуку Брайля, занимается плаванием, она играет на скрипке и свободно говорит на 2 языках. Я лично была поражена, увидев зимой в интернете видеозапись того, как эта девочка катается на горных лыжах в Альпах.

Семья Пошон могла бы дальше спокойно воспитывать детей, радоваться их успехам и достижениям. Но оказалось, что спокойно радоваться очень сложно, когда знаешь, что нужен кому-то еще, какому-то маленькому человеку все в том же далеком Волгограде.

Мальчик Ренат

О Ренате супруги Пошон узнали в начале 2011 года. Он был из того же самого детского дома, что и Таня. Диагнозы были другими, но отнюдь не менее ужасными – артрогрипоз в тяжелой форме, когда и руки, и ноги обездвижены. Мальчик не мог не только ходить или стоять без специальных аппаратов, но даже поднять руку, чтобы почесать себе нос.

В декабре 2013, когда волгоградский суд запретил усыновление Рената, Елена написала в блоге на «Эхе Москвы»: «В первый приезд малыш произвел впечатление ребенка глубоко замкнутого до аутичности, не по-детски серьезного. Не откликался на свое имя, плакал без звука, безропотно давал производить над собой самые болезненные и неприятные медицинские манипуляции. По мере того, как малыш начал понимать, что кто-то интересуется именно им и с появлением первых признаков привязанности, он “разморозился”, взгляд стал фокусированный, стал смотреть в лицо людям. Появилась инициатива и интерес к окружающему, малыш научился эмоционально реагировать на происходящее, разговаривать…»

На сбор документов ушло около полутора лет, год назад – в мае 2013 года – Елене и Ивану разрешили общаться с ребенком как будущим приемным родителям. Он стал называть их «мама» и «папа». Они стали участвовать в судьбе Рената – помогали с лечением, организовали консультации, каждый раз Елена прилетала в Петербург, когда мальчика привозили туда на лечение, супруги оплачивали на протяжении 2 лет аппаратное лечение.

В течение нескольких месяцев волгоградский суд не мог принять решение об усыновлении Рената. Заседания постоянно откладывались, судья запрашивала дополнительные справки и документы. 3 декабря 2013 года Волгоградским областным судом было принято решение об отказе в удовлетворении заявления гражданина Швейцарии Пошон Айвана и его супруги гражданки Швейцарии и Российской Федерации Алексеевой-Пошон Елены об усыновлении гражданина Российской Федерации Рената И.: «Принимая во внимание то обстоятельство, что заявители являются гражданами государства, в котором разрешены однополые (гражданские) партнерства, а также то, что законодательство Швейцарии допускает возможность переустройства усыновленного ребенка в другую семью … в удовлетворении заявления об усыновлении отказать».

На самом же деле, в Швейцарии однополые браки запрещены, и ребенка, если с супругами Пошон что-то случится, нельзя будет передать в однополую семью, поскольку швейцарским законодательством это не предусмотрено.

Поэтому Елена с мужем обжаловали решение Волгоградского суда в Верховном суде РФ, они написали обратились с просьбой оказать содействие к Уполномоченному по правам ребенка Павлу Астахову.

Домой!

9 декабря 2013 года Елена пишет: «Он постоянно задает вопросы персоналу про нас. Очень ждет нас, плачет и вырывается из рук нянечек, когда мы вынуждены уходить из группы. Ждет встречи с сестренками, про которых знает из моих рассказов, фотографий и видео. Называет их по именам…

Малышу уже 4 с половиной года, срок перевода в ДДИ – 4 года. Его перевод в дом инвалидов был задержан в связи с процедурой усыновления. Теперь он отправится туда в самое ближайшее время.

В доме инвалидов умственно сохранный, но не способный себя обслуживать ребенок, угаснет очень быстро. Если выживет, то в лучшем случае его ждет интернат для инвалидов и престарелых. Перспективы ребенка-инвалида с подобными нарушениями, находящегося в доме инвалидов, со всеми подробностями описаны в книге Рубена Давида Гальего “Белое на черном”…

Мы добросовестные состоявшиеся усыновители. Нами предоставлены все постусыновительские отчеты, отражающие феноменальный прогресс в развитии ребенка (имеется в виду приемная дочь Таня. – А.О.), а органами Швейцарии – документы об отсутствии задолженностей по контрольным отчетам по всем другим усыновлениям российских детей в Швейцарию.

Усыновляемому мальчику требуется срочное оперативное и сложное аппаратное лечение, предоставлены мнения нескольких лечащих врачей о неотлагательности лечения и последствиях для здоровья и будущей реабилитации ребенка в случае задержки такового.

У нашей семьи есть психологические и материальные ресурсы, знания и опыт в реабилитации тяжелых детей-инвалидов. Наша семья даст ребенку возможность вырасти полноценным членом общества, а не иждивенцем системы социального обеспечения».

Многие интернет-пользователи с замиранием сердца следили за судьбой маленького Рената, и 3 июня Верховный суд Российской Федерации, после личного вмешательства Павла Астахова, который направил свое заключение в суд – «усыновление Рената И. гражданами А.А.Пошоном и Е.Алексеевой-Пошон будет в полной мере отвечать его интересам», – принял решение об усыновлении российского ребенка российско-швейцарской семьей Пошон.

Победа в 3-летней борьбе с сиротской системой одержана! Ренат уже дома и мы можем видеть уже его первые фотографии с сестричками, мамой и папой. Елена пишет на своей странице в «Живом журнале»: «Всего каких-то без трех месяцев три года, и у нас все дома. Миссия была невыполнима, но не очень… Вызволяли человека целой толпой человеческих чиновников… То есть, меньшая часть гос-ва с человеческим лицом боролась со своей же второй головой. Таня спросила меня по Скайпу: “Мама, хорошие люди победили плохих?”»

Фото: http://fenechka-k.livejournal.com

Фото: http://fenechka-k.livejournal.com

Фото: http://fenechka-k.livejournal.com

Впереди очень трудный путь. Елена пишет, что Ренат почти не улыбается, даже когда балуется, даже когда смешно. Маленькая Соня спрашивает брата, отчего он такой серьезный, ей, ребенку, очевидно, что это странно. Но Ренат не только почти не улыбается, он и не плачет. Первое, что увидела мама, когда малыш оказался у нее на руках, это огромную занозу, которая не первый день, судя по всему, гноилась в пальчике малыша. «Тебе больно?» – спросила Елена. «Дя…», – ответил Ренат, и все это с каменным лицом.Но Елена верит, что потихоньку все наладится, тем более что они с мужем – родители опытные. Пожелаем Ренату не вспоминать тот дом, где прошло его раннее детство, где няни, вынося неподвижного ребенка гулять, просто сажали его в коляску и стаскивали коляску по ступенькам. Вывалившись из нее, потому что держаться ручками за бортики коляски малыш никак не мог, он выбил себе передние зубы. Но теперь все самое страшное позади. Ренат дома, это главное.

Подготовила Анастасия Отрощенко.

Интересно, подумал я, неужели эта женщина и вправду думает, что можно выбрать ребенка по одной ч/б фотографии в федеральном банке данных? В любом случае, никаких формальных причин для отказа у чиновницы не было, и вскоре мы получили искомую бумагу, где было ясно написано, что мы можем посещать выбранного ребенка. Двери больницы для нас теперь открылись вполне официально.

Завотделением в больнице очень обрадовалась, что у нас все устроилось и побежала за документами. Мы здесь были уже несколько раз совершенно неофициально, общались с малышом, говорили о его здоровье с врачом. Могу сказать, что счастливы те дети, которые лежат в таких местах, где врачи все понимают.

Без мамы

Бокс на 5 коек. В каждой лежит по одному оставленному ребенку. Вот Витя, у него очень неприятный диагноз, потому от него и отказались уже три года как. Но поскольку от этой болезни задерживается развитие тела, ростом и видом он, как полуторагодовалый младенец. Малюсенькие ручки, как у новорожденного, малюсенький носик. Зато глаза такие, что долго не посмотришь, он точно все понимает, все, кроме одного, самого главного. Когда в присутствии обычных детей начинаешь играть с кем-то другим, то ребенок, как правило, начинает плакать и проситься чтобы с ним тоже играли. Витя не просит и не плачет, он смеется, когда смеются другие дети от ласки взрослых - ему хорошо, когда другому хорошо. Странно.

У Миши на личике и шее проступают ярко-голубые вены. Он все время держится руками за голову и крутится на кроватке. У него очень сильно болит голова. Очень сильно и всегда. И дело не в том, что у него врожденный порок ЦНС и не в том, что он скоре всего скоро умрет; нет. Таких детей, к сожалению, немало, но у каждого из них есть мама, которая будет держать своего ребенка за руку до последней минуты его маленькой жизни. Мише, сами понимаете, держать тоненькую ручку некому.

А Надька - маленькое улыбчивое чудо. Она абсолютно здорова и ей всего восемь месяцев. Ее нашли в магазине в люльке со всем необходимым. Родители оказались не извергами, а обычными мерзавцами. Хотя написать как ее звали никто не удосужился. И только когда маму нашла милиция, оказалось, что ее звали не Надя, а Лена. Еще одна девчонка была в этой палате, но ее забрала мать. Только неясно - надолго ли. Мамаше 19 лет, что удивительно - не сделала аборт, не отказалась после родов, еще и грудью кормит. Да вот незадача, 19-летней мамане хочется еще гулять, она с теткой и оставляла ребенка по ночам. А без матери та - кричать. Ну и нашлась соседка с гражданской позицией, а милиции-то особого дела нет до подробностей - забрали в больницу, потом и родительских прав еще лишат.

За одного битого двух небитых дают

Когда мы решили усыновить ребенка, я не мог отделаться от тщеславной мысли - если и всех детей спасти не удастся, то хотя бы будет «минус один» (или «плюс один», с какой стороны смотреть). Но моя уверенность развеялась очень быстро, буквально когды мы в первый раз пришли в больницу и, взяв нашего ребенка, ушли с ним в игровую. Пока мы там налаживали контакт, в бокс принесли еще двоих «новеньких» младенцев. Так что сделать объективно хороший поступок не получилось: скорость пополнения такова, что новые дети поступают сразу же, как только освобождается место.

К счастью, я не могу сказать, что у детишек нет ничего, старые игрушки, рваные ползунки и марля вместо памперса. Нет, у них отличная игровая с большим количеством хороших иностранных игрушек, у них достаточно памперсов и одноразовых простынок, их вполне сносно кормят. Все это правда не благодаря соответствующим органам власти, а вопреки им, поскольку никто не имеет права знать, что здесь в инфекционной больнице годами лежат здоровые дети. Буквально все, что возможно, для детей делают люди, объединенные одним сайтом в интернете, благодаря им практически во всех детских больницах Москвы и области есть волонтеры, которые находят деньги, лекарства, подгузники, игрушки. Навещают детей, делают им независимые обследования, чтобы снять подозрение в наличии спида или сифилиса.

Это один из парадоксов. С одной стороны, детдома переполнены, уже переполнены и больницы, а людям, которые решили усыновить ребенка официально, нельзя посмотреть нормальные, новые фотографии детей. В той структуре, которая уполономочена представлять информацию о детях, - Федеральном банке данных - получить исчерпывающую информацию о детях, о том, как они выглядят, невозможно. Разумеется, сначала нужно пройти долгую и, кстати, совершенно необходимую процедуру сбора документов и справок, потом встать на учет в органе опеки, а вот потом, что самое удивительное, тебе покажут одну черно-белую фотографию 3-4-годовой давности, а сверху все это "зальют" информацией о том, что у этого ребенка спид, или сифилис, или синдром дауна. Не нравится? Давайте искать другого, заполните в анкете графы про цвет волос, глаз, про пол и рост, привычки и т.д. И вам подберут. Сами хотите найти себе единственного ребенка? Нельзя, закон не позволяет. То есть в дом ребенка прийти, разумеется, можно. Но кроме домов ребенка дети в большом количестве лежат в обыкновенных детских больницах. И не потому что они больны, а потому что места в детдомах уже давно не хватает. И вот про них ничего нельзя говорить. Их как бы нет, или есть, но больны тем же мнимым сифилисом. Конечно, есть места, где директоры делают все, чтобы детей забирали - найдите в Яндексе «дом ребенка №7» или «Яранский детский дом», но таких заведений, к сожалению, очень мало.

Сама процедура усыновления совсем не сложна, занимает от силы два месяца, и в интернете есть масса необходимой информации. Сначала проходит сбор документов, потом подача их в суд, слушание дела и через 10 дней ребенок ваш. Многие откровенно не понимают, зачем усыновлять ребенка, если можно родить своего. Что-то доказывать бессмысленно, это не есть некая обязательная социальная нагрузка, каждому свое. Зато можно рассказать о том, как рождается, буквально рождается человек не через утробу матери, а через ласку и любовь. Марк, как и все лежащие там дети, был похож на чурбачок. Такой деревянный чурбачок с двумя ручками. Вы бы смогли пролежать больше года в кроватке, не зная что такое сидеть на закорках у отца или спать под боком у мамы? А вот они могут. Они не знают как это - ползать по квартире, оставляя за собой лужи, как это - купаться в ванной с ромашкой, как это - есть бабушкин суп с повышенным содержанием мяса на кубический сантиметр тарелки. Дело даже не в том, что у него никогда не было всего этого, а в том, что он не знает в принципе, что так может быть. И вот этот чурбачок, который никогда не улыбается, поскольку просто нечему, боится буквально всего, оказывается первый раз на руках. Откуда столько силы появляется, просто диву даешься. Он вцепляется в тебя мертвой хваткой. В этом отношении нашему сыну повезло особенно, хотя таких ситуций много - его до нас хотели усыновить двое американцев и одна наша девушка. И в каждого из них - это точно - он вцеплялся мертвой хваткой, поскольку, видимо, чувствовал, что если не сейчас, то никогда. И вот, он дома, на руках, с которых ну ни за что не хочет сходить. И происходит удивительное: через какое-то время он начинает смеяться просто так, не от того, что его мутузишь и подкидываешь, а просто ползет и смеется во весь его небольшой пока рот. Потом, постепенно, он начинает нормально реагировать на купание, вкусную еду и старшего брата.

Наследственность

Мы, разумеется, не знаем, что будет дальше, как на моем младшем сыне скажется его дурная наследственность, но мы очень уповаем на милость Божию, на то, что Господь как-то устроит все благополучно. Мне кажется, что это как раз тот случай, когда можно и нужно полагаться целиком на милость Божию, поскольку ясно, что сами мы ничего кроме массажа, бассейна, и, скорее всего, не очень удачных попыток воспитания дать ребенку не сможем. Как, впрочем, мы не знаем, все ли будет хорошо и с нашим старшим, какие пути в жизни выберет он. Так что опасений за гены у нас нет.

Вместо заключения

Этот текст я начал писать в самом начале процесса усыновления, заканчиваю писать под дружный братский крик двух моих детей. За это время мне тысячу раз задавали вопрос «зачем» - в медучреждениях, где мы брали справки, на суде, который решал, собственно, разрешить ли нам усыновление, просто друзья и знакомые, в глазах которых первая реакция читалась совершенно четко: «бедные, они, наверное, больше не могут иметь детей». Отвечали мы на этот вопрос по-разному, ориентируясь на ситуацию и собеседника, но если честно, то я попросту не знаю. То есть правильных ответов можно придумать несколько, но на самом деле сформулировать некий конечный, точный ответ, который бы еще и отзывался внутри, не получается. Не знаю и на рациональном уровне вряд ли смогу объяснить. Никакой сложности с собственным тщеславием нет, поскольку это только снаружи такой героический поступок, а изнутри ничего особенного, у нас просто стало два ребенка, два отличных мужичка теперь встречают меня дома по вечерам.